По ползущей вверх дороге
молча шли мы – я и ребе,
только думал он о Боге,
только думал я о хлебе.
Сколько лет бесцельных, каюсь,
жил, транжиря и теряя,
и порою, спотыкаясь,
думал – все, дошел до края.
Быть наказанным витие,
не о Боге жил, радея.
Как меня в места святые
допустили иудеи?
Что с того, что глуп и молод
был, блуждая по дорогам.
И не думал, кто отмолит,
кто очистит перед Богом.
Жизнь неслась легко и прямо,
сердца облачком играя…
У стены второго Храма
думал ребе, выбирая,
с кем пройти устало рядом
по ползущей вверх дороге,
с тем, кто думает, как надо,
не о хлебе, а о Боге.
Так бывает только в песне,
мне, бегущему по кругу,
словно тонущему в бездне,
протянул навстречу руку.
И теперь мы – я и ребе
на ползущей вверх дороге,
но я все еще – о хлебе,
а потом уже о Боге.
Только разве в этом дело,
все мы дети мирозданья,
и у всех душа и тело,
похвала и наказанье.
И к чему последний лепет,
мол, хотелось, да не вышло,
сколько надо – столько влепит,
тот, кто чище нас и выше,
тот, кому мы все – песчинки
нескончаемой поземки.
ОН торжественно и чинно
ждет у той, последней кромки,
где возьмет за локоть ребе,
и прошепчет на пороге,
все, теперь забудь о хлебе,
здесь, пожалуйста – о Боге.
